Ирина Горбунова-Ломакс

Академия иконописи:
русская традиция на земле Яна ван Эйка

Предыстория

Когда в аудиториях и библиотеках Петербургской Академии художеств передо мной открывался мир западноевропейской культуры, Бельгия была для меня сказочной страной Яна ван Эйка и Брейгеля. Тогда, до перестройки, мне и в голову не приходило, что всего через несколько лет в галереях Брюсселя и Намюра пройдут мои выставки и я своими глазами увижу легендарную родину Тиля Уленшпигеля. Увижу – и только тогда пойму, что Бельгия – не только ХV век, но и ХХ, не только брюссельские кружева и немеркнущие краски алтарных образов, но ещё и сухие кошмары Рене Магритта и ведьмовские карнавалы Фелисьена Роопса. Но и узнавая ближе эту своеобразную страну, проникаясь к ней уже не поверхностным, падким на экзотику интересом, а куда более сложным чувством глубокой симпатии, я никак не предполагала, что буду не только от случая к случаю выставлять здесь свои работы, но и всерьёз войду в здешнюю культурную и духовную среду, стану её частью - на правах постоянно живущего и работающего здесь художника и педагога.

И даже тогда, когда в 2000 году в одной из поездок я познакомилась в кафедральном соборе Московского Патриархата с Майклом Ломаксом, который три года спустя стал моим мужем, мне все еще ни во сне, ни наяву не грезилось то, что сегодня стало реальностью: регулярная иконописная школа в Западной Европе. С принятой в России учебной программой, с трёхгодичным сроком обучения, с экзаменами и оценками – и с преподаванием на французском языке. Не грезилось, но вот возникло и вступает в третий учебный год. Как же это случилось?

Замысел

Нет, у меня не было никаких амбиций сделаться основательницей и единственным профессором какой-то там Академии иконописи. Но было желание следовать полученному в своё время благословению писать иконы и занятия этого не оставлять. Ведь есть же и в Западной Европе православные храмы, да и в католических иконы давно уже не в новинку. Конечно, найдутся здесь и братья-иконописцы, и те, кто интересуется иконописью – надо только найти их, завязать контакты.

Я стала завязывать контакты – благо общественный статус моего мужа открывал мне доступ в те круги, куда обыкновенно русские эмигранты последней волны не вхожи. И вскоре обнаружились интересные закономерности. Среди людей церковных (православных и инославных) иконописцы просто кишмя кишели. Каждый второй спешил мне сообщить, что он тоже, или его жена, или его тётка и бабушка учились иконописи, и это был незабываемый духовный опыт, да-да, именины сердца, они даже думают как-нибудь на досуге позволить себе ещё недельку-другую этих курсов. А в нецерковных кругах, проследив за реакциями людей, которым я заявляла о своём высоком призвании, я быстренько прикусила язык. И мужа попросила представлять меня просто как художника, не вдаваясь в подробности: художник в Западной Европе – профессия почтенная. Очень-очень заметно, как уважительный интерес в глазах собеседника сменяется кислой презрительной ухмылкой, едва только к слову «художник» прибавляется уточнение «иконописец».

Эти загадочные явления оказались вполне объяснимыми, когда я в поисках контактов пустилась в плавание по франкоязычным интернет-сайтам иконописных мастерских. Воспитанного в подлинной традиции православной иконы человека уже через час такого плавания начинает ощутимо подташнивать. Через два часа я уже подвергала сомнению не только собственное профессиональное призвание, но и решения VII Вселенского собора о необходимости иконных изображений. К концу третьего часа лицезрения продукции западноевропейских собратьев по цеху и чтения сопроводительных рекламно-богословских текстов я поняла, что ещё немного – и самое христианство перестанет быть для меня Истиной.

C икон собратьев по цеху глядели косоглазые, кособокие, с провалившимися посередине лицами персонажи. Персонаж, помеченный надписью «Сен-Жозеф», обнимал за талию любезно скалящуюся всеми зубами «Сент-Мари». Под корявым Мамврийским дубом пировали трое, и у среднего крылатого монстра было три кудреватых головы. И даже там, где «иконописцам» удавалось-таки правильно сосчитать головы и пристроить Младенца на руки Марии, а не Иосифу, православной Истине приходилось нелегко. Вывернутая в суставах, искорёженная, вздутая какими-то волдырями человеческая плоть, завёрнутая в радужно-анилиновые лохмотья. Грязные космы на головах и подбородках, белые зенки с круглыми куриными зрачками. Лохматящиеся жирные линии, колорит – как на упаковке дешёвой жвачки. И – кстати о жвачке – пояснительные тексты для желающих войти в мир иконы: богословие в красках... царь Авгарь... евангельская перспектива... преображённая в Духе бренная плоть... секреты старинных мастеров... И на отдельной страничке – цены на эти секреты.

Такова была гильдия мастеров, куда я, наивная русская дурочка, вздумала вступить. Таков был (и есть) рынок, где мне предстояло раскинуть свою палатку, зазывая доверчивых любителей восточнохристианской духовности. Я стала смутно догадываться, что действовать нужно иначе. Против течения. Или, ещё точнее, бодался телёнок с дубом. Но разве не к плаванью против течения призван каждый христианин? И я попросила благословения на то, чтобы бодаться с дубом всерьёз.

Я – не одна

Легко сказать – всерьёз. Это не значило – открыть просто ещё одни курсы. Их было и без меня довольно, этих курсов, стажей и мастерских. Это не значило – просто выставить свои иконы на продажу в той или иной лавочке. В лавочках было вполне достаточно того, что в Западной Европе считается иконой. Что же, спросите вы, у тамошних зрителей глаз нет, они не могут отличить качественную иконопись от дилетантской, качественное преподавание от шарлатанства? А вот не могут, как ни трудно это вообразить тем, кто живёт в России. Не могут: полвека бытования в Западной Европе моды на икону в полной изоляции от подлинной православной традиции – не шутка. Полвека здесь беспрепятственно учили – и продолжают учить – что икона есть нечто писаное на доске яичной темперой, на чём должно быть вдоволь золота и где персонажи не должны походить на настоящих людей. Удовлетворяет произведение этим необходимым и достаточным требованиям – и ладно, всё остальное от лукавого, нечего прилагать земные эстетические требования к воплощённым в красках небесным откровениям.

Вот почему моё сердце вздрогнуло счастливым предчувствием, когда мне попалась на глаза скромная информация в Интернете, страничка текста без заставок-виньеток, просто название «Ассоциация «Современная Икона», координаты и имена, а дальше – заветная строчка, тайный пароль для посвящённых: «...имеют высшее художественное образование». Это было послание лично ко мне, и я мгновенно его расшифровала: «...мы не шарлатаны. Те, кто ищет дешевых радостей беззаботного самовыражения, те, кто хочет попробовать себя в модном рукоделии – изготовлении верных приманок для Духа Святого – проходите мимо. Мы не торговцы восточнохристианской духовностью распивочно и на вынос. Мы знаем разницу между дилетантской мазнёй и подлинным христианским искусством».

Я прочла послание и сняла телефонную трубку. И утром следующего дня отправилась в университетский городок Лувен-ла-Нёв, где меня ждал в своей мастерской мой будущий первый ученик, диакон Римо-Католической Церкви, иконописец Жак Биэн. И всё оказалось именно так, как я прочла между строк в том объявлении. Теперь телёнку не надо было думать, как бодаться с дубом в одиночку. Я была не одна.

Закладка Академии

Мы знакомились и приглядывались друг к другу несколько месяцев. Обменивались визитами, сделали небольшую совместную выставку, я послушала публичные выступления Жака, он – мои. Часто спорили, как в России, до хрипоты и поздней ночи, Майкл, Жак и я (шутили: два иконописца да два богослова, двое священнослужителей да двое православных, одна баба да один католик – сколько всего ног?). И ног, и рук было маловато, но мы всё-таки решились. В сентябре 2005 прозвенел первый звонок для более чем тридцати учеников новооткрытой Академии иконописи (в Европе, как известно, академией называет себя  всякая школа, которой не лень так себя называть – вот и мы назвались так для солидности). Я стала единственным преподавателем для всех четырёх групп в трёх городах, автором программы и поурочных планов, наглядных пособий и образцов для копирования. Жак и его друг ещё со студенческих лет иконописец Венсан Минэ стали не только моими учениками, но и техническими директорами, администраторами, редакторами и издателями пособий, агентами по набору учеников и всем-всем-всем. Причём во славу Божию: доходов от новооткрытого заведения они ни тогда, ни сейчас не имеют никаких. Они даже лишились части прежних своих доходов (невеликих, впрочем), подарив мне эти три десятка учеников – тех, кого они год за годом приглядывали на стажах и конференциях, а затем по мере сил вели, наощупь помогая им осваивать иконописную традицию, в которой сами продолжали чувствовать себя учениками – и не скрывали этого. Вот почему для них так важна была встреча с носителем традиции и возможность из первых рук, без посредников, переводчиков, толкователей и рыночных интерпретаторов узнавать об иконе. К этому времени оба они уже почти двадцать лет посвятили изучению восточной традиции священного образа, побывали на стажах в самых знаменитых центрах Европы, собрали завидную библиотеку и медиатеку, поддерживали тесные связи с Шевтонью – знаменитым на весь католический мир монастырём восточного обряда, и даже в конце концов стали писать совсем неплохие иконы. Но при всём том ни разу не были в России, не имели ни малейшего понятия о состоянии современной русской иконописи, о традиционных методиках обучения, о требованиях, предъявляемых к православной иконе. Не потому, что не хотели этого знать, а потому, что в Западной Европе нет доступа к этой информации. Во-первых, из-за языкового барьера, а во-вторых, из-за отсутствия в западноевропейской православной диаспоре компетентных лиц.

Я таким образом оказалась тем зверем, что бежит на ловца. На давно рыскавшего по лесу, изголодавшегося ловца. Поэтому «Ассоциация «Современная икона» в лице Жака, Венсана и нескольких других добровольцев, преданных иконописи, создала мне условия для работы, приняла мой проект под своё покровительство. Я приняла от них в подарок свой первый набор, вернее, отбор, сделанный ими заранее – тех немногих, кто обращался в «Ассоциацию» не в поисках модных духовных забав, а в поисках Красоты и Истины. Без этого набора просто не было бы школы: непосредственно ко мне, по объявлению, данному через православные информационные каналы, обратилось три-четыре человека, из них записался в Академию – один. Русских в наборе первого года не было совсем (теперь их трое), православных было двое (теперь четверо). Не было бы школы и без умелой административной и организаторской деятельности моих «учеников-директоров». Это они устроили нам помещения, одно в Епархиальном Доме города Монса, другое в Пастырском Центре города Вавра, куда приезжают ученики из нескольких других городов. Брюссельская группа занимается у меня на дому, благо жилплощадь позволяет. Это они продолжают организовывать четырежды в году, на каникулах, недельные стажи в монастырях Бельгии, Франции и Швейцарии, где мы знакомимся с новыми людьми, находим новых учеников. Они же занимаются сайтом Ассоциации и Академии. И они же оказывают мне неоценимую помощь по компьютерной обработке, редактированию, печати учебных материалов, которые мне приходится сочинять, рисовать и писать самой – положение с ними в Западной Европе катастрофическое. Нарядных учебников по золочению и  растиранию пигментов, высокопарной околоиконной болтовни – пруд пруди, а пособий, действительно помогающих освоить иконописную традицию, мне не встретилось ещё ни разу.

Иными словами, если бы мою школу создавала только я, этой школы бы не было. И если бы я пыталась слепить школу только для русских или только для православных, её бы тоже не было. Иконописец и преподаватель иконописания в Западной Европе обречён работать с инославными и нерусскими, для инославных и нерусских.

Мои ученики

Как уже сказано, в подавляющем большинстве это коренные бельгийцы и католики. Не номинальные католики, а серьёзные, сознательные, многие с богословским образованием. Все – постоянные прихожане того или иного храма, большинство несёт какое-то церковное послушание или общественное служение. Есть среди них регенты хоров, катехизаторы, инструкторы скаутов. Есть те, кто работает с инвалидами, заключёнными, умственно отсталыми, трудными подростками, профессионально или дополнительно к основной работе. Есть две инокини и, как уже было сказано, диакон. У большинства по двое-трое детей, у самого Жака – пятеро, а есть ученик и с семью детишками. Легко можно понять, чем такие студенты отличаются от студентов иконописных школ России, и как непросто приходится педагогу, обязанному всё-таки предъявлять к ним самые высокие требования. Поэтому отсев большой, и второгодники составляют едва ли не треть курса. Все второгодники становятся таковыми по собственному желанию, иногда даже набрав на экзамене переводной балл: они сами понимают, что икона должна быть не «удовлетворительной», а как минимум «хорошей». С самого начала было ясно, что за три года справится с трёхгодичным курсом только тот, кто уже имел опыт в иконописании и, владея техникой, посвятит все свои силы изучению художественной традиции, вживанию в стиль. Таких из всего набора первого года оказалось с десяток, и мы надеемся в этом году довести их до диплома. Остальные – ничего не поделаешь – будут профессионально расти в своём ритме. Наши второгодники нередко делаются первыми учениками и лучшими моими помощниками в той группе, куда они «спустились».

Пришлось также ввести полугодовой предварительный курс для вновь поступающих, где они, прежде чем начать рисовать и писать с образцов, просто учатся не бояться красок, кистей и собственных рук, а также обучаются самому главному достоинству художника-христианина - смирению. Живущему в России трудно представить себе, в каком состоянии находится здесь художественная школа, в том числе высшая. Студент может делать всё, чего хочет его левая нога, и педагог будет только радоваться оригинальным проявлениям его творческой личности. Только на факультетах, готовящих художников по рекламе, да ещё по комиксам, сохраняется некоторая требовательность. В общем же в Западной Европе можно получить диплом художника, ни разу не услышав от педагога никакой критики. Поэтому полгода уходит на то, чтобы будущие иконописцы научились выслушивать замечания педагога без скрежета зубовного, слёз и истерик, научились признавать свои ошибки и даже самостоятельно видеть их, не завидовать успеху соседа, а учиться у него. Те, кому этот искус не по плечу, отсеиваются сразу, самое позднее – после первой экзаменационной выставки: им нечего делать не только в иконописной, но и в светской художественной мастерской (при нормальном положении вещей). Зато те, что остаются, уже народ испытанный, и их профессиональное становление – только вопрос времени. За те два года, что мы работаем вместе, мне удалось то, что казалось невозможным – восстановить хотя бы для небольшого кружка моих учеников и посетителей наших выставок исконное, онтологическое требование красоты художества по отношению к иконе. Это то, что, надеюсь, и впоследствии не позволит нашим выпускникам снижать планку, сводить иконописание к дешёвому ремесленничеству и эзотерическим забавам.

Жизнь школы протекает в хорошем, творческом напряжении. И мне самой, и ученикам приходится много работать. Мне приходится не только показывать технические приёмы и исправлять ошибки в рисунке, но и отвечать на самые неожиданные вопросы, касающиеся православия. Иногда мне кажется, что я требую невозможного, что нельзя так завинчивать гайки с этими католиками, хорошо воспитанными, чувствительными и нисколько не виноватыми, что классическая икона в их стране неизвестна, а светское художественное образование переживает развал и кризис. Зато какая радость и для меня, и для них увидеть результаты этих требований, этих усилий, казавшихся безнадежными. Это как учиться ездить на велосипеде – и день, и другой, и третий ездок только набивает себе синяки и шишки. А на пятый день происходит чудо, и непослушная машина покоряется. Только в обучении искусству периоды синяков и шишек длиннее и кажутся, особенно на первых порах, безысходными. Опытные художники не только верят, но и знают, что сдаваться нельзя, что верный до конца будет вознагражден. У начинающих нет такого опыта, и чем старше этот начинающий, тем труднее внушить ему убежденность в конечной победе.

Перспективы

И здесь мне хотелось бы сказать об одной существенной и огорчительной особенности нашей школы. Лишь несколько моих учеников – приблизительно ровесники мне по возрасту, большинство же старше меня, иногда даже намного старше. В западной Европе стремление к богопознанию с кистью в руке овладевает людьми в том возрасте, о котором говорят «пора и о душе задуматься», или в результате тяжёлой болезни. Например, одна из самых сильных моих студенток, чьи работы составляют украшение наших выставок и каталогов, прикована к инвалидной коляске и знает, что в недалёком будущем её ожидает полный паралич. Есть и другие ученики, здоровье и возраст которых не позволяет им надеяться на долгое и плодотворное служение Церкви в качестве иконописцев. Я восхищаюсь их мужеством и упорством, но в то же время сознаю, что в какой-то мере они расплачиваются за слишком поздний отклик на призвание свыше.

А «благодарить» за то, что люди находят свое призвание с таким – иногда роковым – запозданием, следует распространенное в Европе воззрение на иконопись как на общедоступную душеспасительную практику, а не как на профессиональное служение Церкви и обществу художественно одарённого христианина. Провести отпуск в каком-нибудь монастыре на иконописном стаже – это почтенно и душеполезно, а избрать профессию иконописца – да вы с ума сошли! Молодёжь в Западной Европе не рвётся в иконописцы. Молодые верят своим глазам, а не зазываниям торговцев восточнохристианской духовностью, и не клюют на то убожество, которым залит иконописный рынок Европы. Исключение составляют разве что монашествующие и члены полумонашеских «новых общин», которые лучше знакомы с классическим иконописанием и случайно видели несколько неплохих современных икон. Но эта молодёжь живёт в послушании, а их начальство, как правило, не расположено потакать их творческим амбициям: зачем в общине свой штампователь тошнотворных картинок, которыми и так торгуют на каждом углу?

Это в России знают, что современная иконопись может быть качественной, может действительно свидетельствовать о Царстве и воочию являть оное Церкви и внешнему миру. В России это само собой разумеется, это духовная роскошь, в которой православные воспитываются и живут, не осознавая её. А в Западной Европе этого не знают – мы им этого не показывали, или показывали ничтожно мало, и никак не препятствовали показу иного, противоположного. Моя работа – а с некоторых пор и работа моих учеников – заключается в этом показе. Уже не только я, но и они подготавливают выставки и участвуют в конференциях. Не только я, но и они приходят туда, куда зовут – и даже туда, куда совсем не зовут. Нам приходится работать и проповедовать в мире, который прочно усвоил: ну да, в этих восточнохристианских картинках духовности, может быть, немеряно, только смотреть на них – с души воротит. Мы в этом мире живём, и в нем нам предстоит восстанавливать достоинство иконы. Основа для этого есть – врождённое человеку чувство прекрасного. Нам только нужно вернуть это чувство в Церковь, обратить его к Источнику всякой красоты и всех красот. Это долгая, кропотливая работа, связанная с постоянной, ежедневной борьбой против здешнего конформизма, всеядности, самовлюблённости, душевной расслабленности. Сегодня я ещё менее, чем вначале, склонна питать радужные иллюзии, будто мне удастся в два счёта навести порядок в здешнем иконописании. Но я надеюсь, что у моей работы есть будущее.

Статья опубликована в журнале «Православная беседа» №6 за 2007 год.