МОНРЕАЛЬСКОЕ СОВЕЩАНИЕ

(Впечатления участника).

 

8-11 июля 1963 года, непосредственно перед Четвертой Мировой Конференцией «Вера и Церковный Строй», состоялось в английском богословском колледже в Монреале совещание православных и не-православных богословов, организованное по инициативе Исследовательского Отдела Всемирного Совета Церквей1). Потребность в созыве такого совещания ощущалась давно, ибо на всевозможных собраниях комиссии «Вера и Церковный Порядок», где численно всегда преобладают протестанты разных вероисповеданий, обычно рассматриваются и изучаются вопросы, интересующие преимущественно протестантский мир, так сказать внутри-протестантские споры и разногласия, а гораздо более существенные и важные для дела христианского единства вопросы об отношении между православием и протестантством, их точки соприкосновения, разногласия и пути к желанному единению, как-то остаются в стороне. Православные давно ощущали, что то, чем они живут, что для них самое важное, их вера, их предание и духовная жизнь, их Церковь, все это остается как-то вне внимания и обсуждения на общих конференциях, которые, может быть даже вопреки сознательной воле их организаторов, по самому выбору тем, по их постановке и трактовке, носят преимущественно протестантский характер. Это осознали, наконец, и некоторые из наиболее чутких и дальновидных протестантских деятелей икуменического2) движения. По их инициативе были созваны сначала, в 1959 г., в Кифиссии, под Афинами, а теперь в Монреале, в Канаде, совещания православных и не-православных богословов. На этом последнем совещании обе стороны, православные и инославные, были представлены, согласно с мыслью инициаторов, в приблизительно равном количестве (около пятнадцати человек с той и другой стороны). Специальной целью совещания должно

176

было быть изучение взаимоотношений православия и протестантства. Нечего и говорить, что с православной точки зрения такую инициативу возможно только приветствовать, ибо мы убеждены, что разногласия между протестантами носят сравнительно второстепенный характер и что путь к единению идет не чрез устранение этих разногласий (желательное, конечно), но чрез приближение протестантского мира к православию и его слияния с ним во единой, святой, кафолической Церкви, исторически тождественной с Православием.

Православная Церковь была представлена на совещании преимущественно греческими и русскими богословами. От Константинопольской Патриархии присутствовал на совещании профессор догматического богословия халкинской семинарии, митрополит мир-ликийский Хрисостом. Элладская церковь была представлена двумя профессорами — старым деятелем икуменического движения, А. Аливизатосом, и церковным историком, Г. Конидарисом. От греческой американской архиепископии принимал участие в совещании священник о. Иоанн Романидис, молодой, способный, хотя, может быть, и недостаточно гибкий богослов, убежденный «паламит». Русская Церковь, из-за невозможности для проф. протоиерея В. Борового прибыть, по перегруженности работой, в Монреаль к началу совещания, была представлена одним архиепископом брюссельским и бельгийским Василием. Кроме того, русскую богословскую мысль представляли также несколько богословов русского происхождения, хотя и не принадлежащих «юрисдикционно» к Русской Церкви, а именно: проф. протоиерей о. Георгий Флоровский (греческая американская архиепископия), проф. прот. о. Иоанн Мейендорф (американская митрополия митр. Леонтия), проф. прот. о. Александр Шмеман (тоже) и проф. о. Борис Бобринский (Богословский Институт в Париже). Отрадно отметить, что несмотря на все юрисдикционные разделения, серьезность которых мы не преуменьшаем, с ними у нас установились братские отношения богословского сотрудничества в общем деле свидетельства о Православии. От Антиохийской Патриархии на совещании был епископ пальмирский Игнатий (Хазим), ректор семинарии в Ливане. Также участвовали в совещании и два представителя «монофизитских» церквей Востока — о. Саркисиан (от армянской, киликийского католикоса) и о. Павел Вергезе (от малабарской).

Среди протестантских участников совещания отметим профессора университета в Невшателе (Швейцария) Аллмена, реформата по вере, но во многом сочувствующего православию, противника Filioque; лютеранина проф. Молланда (норвежца); немца Кренска, хорошо знакомого с русским, преимущественно, православием; француза А. Бенуа, известного своими работами по ранней патристике. Англиканство было представлено оксфордским профессором Гринсле-

177

д'ом и проф. Никольс'ом. Отметим также американского методиста проф. Аутлера, так же, как и Аллмен, испытавшего некоторое влияние православия (но, если на последнего повлиял покойный В. Н. Лосский, то на первого о. Георгий Флоровский).

Невозможно передать содержание происходивших на совещании оживленных и интересных прений. Остановимся только на некоторых характерных моментах. Совещание открылось докладом проф. Аливизатоса. Он начал с совершенно правильного утверждения, что наша православная Церковь есть подлинная Церковь, Una Sancta, непрерывно и неизменно продолжающаяся от дня Пятидесятницы и до ныне. В дальнейшем, однако, желая исторически обосновать закономерность притязаний православия быть единственной подлинной Церковью, проф. Аливизатос как-то неожиданно перешел к подчеркиванию его преимущественно эллинского xaрактера. Греческий национальный гений наложил на Православие, по мнению проф. Аливизатоса («ученика Гарнака», как он сам себя назвал), неизгладимый отпечаток и существенно его определил. Так, греческая философия, Платон по преимуществу, содействовала своими терминами формулировке догматов. Тот же «греческий дух» породил христианский мистицизм. Он же повлиял на формы богослужения (имнологию), на иконопочитание и т. д. Тем же «греческим духом» вызваны и другие характерные, по мнению докладчика, особенности православной церкви — ее демократический (?) строй, сотрудничество с государством («симфония»), отсутствие регламентации жизни и т. д. Такая постановка вопроса показалась многим православным участникам совещания (да и инославным тоже) неубедительной и односторонней, способной к тому же создать у инославных неправильное представление о православии, как о национальной восточной вере, местного, а не вселенского характера. Пришлось поэтому выступать с возражениями. «До сих пор», как сказал один из православных участников совещания, «между христианами шли споры об источниках их веры — один ли он, а именно Св. Писание, как учат протестанты, или их два, Писание и Предание, как определили римо-католики на тридентском соборе (Для православных источник, конечно, один — апостольское предание, кристаллизующееся в Св. Писании и в жизни церковной, хранимое и понимаемое Церковью Духом Святым). Теперь, из доклада проф. Аливизатоса мы узнали об еще третьем источнике — греческом духе! Все мы, православные, признаем, конечно, громадное значение за эллинской стихией в деле выражения нашей веры — ведь греческий язык это язык Нового Завета (да и церковного текста Ветхого Завета), язык святых отцев и литургии. Но все же это только человеческая сторона Откровения, оболочка его, а не содержание. Но если уже говорить о человеческой стороне, то прежде всего нужно гово-

178

рить о еврейской стихии, не только ветхозаветной, но и новозаветной, палестинской. Об этом проф. Аливизатос не сказал ни слова. Христианская догматика, духовная жизнь, мистицизм, в существе своем всецело евангельские, библейские, самобытные, богооткровенные, в какие бы эллинские одеяния они не облекались. В древнем христианстве наряду с эллинской стихией действовали и другие национальности, египетская и сирийская прежде всего. Ими, а не греками, было создано монашество, сыгравшее громадную роль в истории Церкви. Да, наконец, был и латинский запад, неразрывная часть древней кафолической Церкви. Сын Божий, воплотившись и вочеловечившись, воспринял все человечество, всю полноту человеческой природы, тем самим все народы и культуры, а не только одну еврейскую, тем более не одну эллинскую (или римскую). Конечно, мы особенно любим и ценим вклад греков в христианскую богословскую сокровищницу, но именно сейчас, в наши времена, особенно важно подчеркивать вселенскость православия, а не сводить его к национальным элементам, какие бы они не были. Другие характерные черты православия, данные проф. Аливизатосом, также условны и временны. Так, например, «симфония» и «синергия» между церковью и государством характерна только для константиновского периода церковной истории, но ее не было до него, в период гонений, как ее нет и сейчас, в после-константиновскую эпоху, когда Церковь живет в секуляризованном или даже агрессивно атеистическом мире. А между тем она живет в нем, должна и будет жить при всех режимах до скончания века.

Очень интересные прения возникли в связи с докладом проф. Аллмена «Историческая непрерывность церкви согласно учению реформатов». Аллмен оправдывал восстание Лютера и Кальвина против римо-католической церкви ветхозаветным «прообразом» — восстанием пророка Илии против «иереев» Ваала, когда, казалось, весь народ Божий, Израиль, отступил от Бога, и истинным Его ревнителям не было другого пути, как восстать против лже-пророков. (Однако, Аллмен тут же оговорился, что существование в момент реформации православной церкви подрывает его аргументацию о всеобщем отступлении в эту эпоху). Лютер и Кальвин, в особенности в исходный момент их деятельности, не стремились к созданию новой церкви, а к преобразованию отступившей от истины римской церкви. Они хотели вернуться к древней церкви, к древним соборам и отцам. Но уже следующее поколение протестантов односторонне обострило и схоластически закрепило тезисы Лютера и Кальвина и придало им полемический и вместе с тем, догматический характер. А последующие за ним эпохи пиетизма 18-го века с преобладанием в нем чувства над догматическою верою и либерализма 19-го века, превратившего христианство в своеобразный гуманизм и индивидуализм, были истинными катастрофами для

179

протестантства. Только в 20-ом веке началось возрождение протестантства, обретение им утраченного понятия о церкви и абсолютности божественного откровения и т. д. Протестантам, утверждал Аллмен, нужно вернуться к их «отцам», Кальвину и Лютеру, а от них и через них к подлинной Церкви.

С православной стороны было высказано в ответ на это, что первым и основным «разрывом» в непрерывности Церкви (на Западе) была не реформация, а отделение Рима от православно-кафолического единства, произвольное изменение им текста Символа Веры, папские притязания на всемирное господство, грегорианская реформа 11-го века, изменившая весь строй западной церкви и выразивашая ее отрыв от христианской древности. Протестантство было право в своем восстании против Рима, но оно не нашло пути к воссоединению с истинной Церковью. Отрадно слышать, что Лютер и Кальвин почитали древних отцов, признавали первые четыре собора, но хочется спросить: если это так, то приемлют ли протестанты, прежние и современные, богословский термин Theotokos («Богородица»), принятый третьим вселенским собором и занимающий центральное место в святоотеческом учении о воплощении? А если приемлют, то пользуются ли им литургически, в своем богослужении? На этот вопрос последовали очень характерные ответы. Англиканин Никольс ответил на оба эти вопроса положительно, но с некоторыми оговорками; лютеранин Молланд подтвердил, что термин  признан аугсбургским исповеданием (16-го века), но что в богослужении лютеране его сейчас избегают, так как для них исповедания веры не имеют обязательной силы и они руководствуются в литургической жизни тем, что считают полезным. По словам реформата Аллмена громадное большинство современных кальвинистских богословов, если их спросить, отвергло бы выражение «Богородица» (единственное, известное ему исключение, Карл Барт. Он его признает). И в богослужении это выражение, конечно, не в употреблении, кроме как у протестантской общины Тэзэ. Но она: исключение в протестантстве. Ответы эти очень ярко выразили все отличие протестантизма от православия. Необязательность догматических определений, допустимость индивидуального приятия или отвержения основных учений веры, разрыв между вероучением и литургической жизнью — вот, что поражает здесь православное сознание.

Интересные прения возникли также по поводу доклада о. Иоанна Мейендорфа «Значение реформации, как события в истории христианства»3). О. Иоанн хорошо показал, что римо-католическое учение о созданной благодати, августиновское по происхождению и развитое средневековой схоластикой, было решительно отвергнуто первыми реформаторами, Лютером и Кальвином. Они отвергали всю эту систему

180

тварных посредничеств между Богом и человеком и учили о благодати, как о Божией силе и Божием действии на человека. Здесь они приближаются, сами того не зная, к исконному православному учению, богословски разработанному св. Григорием Паламой, о несозданной благодати, как Божественном, действии или энергии. Но, как показало дальнейшее обсуждение вопроса, если вожди реформации и возвращались здесь к святоотеческому учению, они сохраняли, однако, унаследованную от Августина антропологию. Для них, как и для Августина, человек был создан смертным по природе, всецело имманентным существом, хотя и получившим сверхприродный дар donum superadditum, благодатные силы бессмертия и нетления, утраченные им в грехопадении. Протестантам не хватало иринеевского и афанасиевского понимания человека, как существа созданного Богом для бессмертия и для общения с Собою. Образ Божий, благодатная жизнь не являются для восточных отцов каким-то придатком к человеку, но входят в самый замысел Бога о нем, включены в полноту его природы, так что утратив их он перестает быть человеком в подлинном смысле этого слова, становится животным. В этой неспособности вернуться к святоотеческой антропологии может быть состоит основная трагедия протенстантизма, его историческая неудача.

Доклад англиканина Никольса о значении древних вселенских соборов также вызвал оживленный обмен мнений. Православным так и осталось непонятным, почему протестанты готовы признать четыре первых собора, а не все семь. Ведь дело вселенских соборов едино и один собор продолжает другой. Впрочем, для православных вопрос о признании семи соборов ставится сейчас в особой перспективе. Как было высказано одним из православных участников совещания, если бы дело шло только об инославном Западе, наше настояние признать все семь соборов было бы категорическим. Без такого признания немыслимо единение и бесцельны все разговоры о нем. Несколько иначе ставится, однако, этот вопрос по отношению к отделившимся от нас нашим восточным братьям, так называемым монофизитским церквам. С ними мы особенно духовно близки, они так же, как и мы, отвергают Filioque, и папский примат, но они не признают Халкидонского собора и последующих за ним соборов — пятого, шестого и седьмого. Тем не менее, христологическое учение их по существу не отличается от нашего. Они исповедуют Христа истинным Богом и истинным человеком, хотя богословские термины их и отличаются от наших и, как мы убеждены, менее точны и совершенны. Причины отвержения ими Халкидонского собора скорее исторические и психологические, чем богословские. Нужно ли от них требовать признания всех семи соборов? Ведь на последних трех они не участвовали. Это очень трудный и сложный вопрос, ответ на который может дать только грядущий всеправославный собор.

181

В такой атмосфере братских по духу, но весьма оживленных и даже острых дискуссий, протекало монреальское совещание. Многое, несомненно, узнали на нем его участники, от личного соприкосновения и обмена мнениями, друг о друге и о вероисповеданиях своих собеседников. Многое стало более ясным, многие недоразумения рассеялись, но другие разногласия, наоборот, стали более явными. Но этим не надо смущаться, ибо путь к единению не умалчивание о несогласиях, не искание догматических компромиссов, не равнодушие к вере, а горение об истине, любовь к ней, углубление в нее и лучшее ее познание. Не одно лишь чтение книг и обмен богословскими «нотами», а личное живое общение, протекающее в братской молитвенной атмосфере, в духе взаимного внимания, уважения и желания понять своего собеседника, является, при содействии Божием, лучшим путем к единению всех христиан во единую Церковь на основе единой веры. «Един Господь, едина вера, едино крещение» (Еф. 4, 5).

Участники монреальского совещания сохранят надолго память о таком живом богословском общении, какое дано было им испытать.

 

Архиепископ Василий.

Париж, сентябрь 1963 года.

 

---------------------------------------

1) Оффициальный доклад об этом совещании, представленный Деловому Комитету Всемирного Совета Церквей, мы печатаем в этом же номере Вестника, стр. 172-175.

2) Мы сознательно пишем "икуменический", а не "экуменический", как это, к сожалению, обычно принято. Нам, православным, стыдно усваивать варварское латино-германское произношение греческого языка, выдуманное в 16-ом веке Эразмом Роттердамским, и оставлять произношение, завещенное нам Матерью Церковью, как, несомненно, произносили святые отцы и как говорили по-гречески во времена Христа, насколько мы можем судить об этом по сохранившимся памятникам (папирусы, надписи в катакомбах с их характерными орфографическими ошибками, свидетельствующими о произношении того времени).
3) Напечатан в настоящем номере Вестника, стр. 148-163.

 

Вестник Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата

Messager de l'Exarchat du Patriarche russe en Europe Occidentale

No 42-43, Avril-Septembre, Paris, 1963